Аминадав Моисеевич Каневский (1898-1976)

Художник-график, книжный иллюстратор, автор сатирических плакатов. Народный художник СССР, действительный член Академии художеств СССР. Родился в украинском городе Елисаветграде (Кировограде). Участвовал в Первой мировой войне, служил в Красной армии. Учился во ВХУТЕМАСе. С 1920-х годов публиковался в журналах «Пионер», «Даёшь», в газете «Комсомольская правда»; в 30-х годах – в сатирическом журнале «Крокодил».

 Классическими стали придуманные Каневским образы Буратино, Мойдодыра, Вити Малеева, иллюстрации к книгам «Кошкин дом» и «Вот такой рассеянный» С. Я. Маршака. В 1937 году создал образ Мурзилки. Также является автором иллюстраций к произведениям Салтыкова-Щедрина и Гоголя. Увлекался акварельной станковой живописью.

"..Работая над иллюстрациями к какому-нибудь писателю, Каневский начинает с размышлений об идейном и художественном существе данного писателя, а не с забот, как бы по поводу этого писателя показать себя и свои неповторимо оригинальные качества. Именно поэтому Каневский стал одним из ведущих мастеров в расцвете советской реалистической книжной графики 30-х, а затем и послевоенных годов. На нем с особенной наглядностью можно проверить одну из важнейших особенностей полноценной реалистической иллюстрации: чем больше художник подчиняется реально существующим свойствам и особенностям литературного текста — тем вернее он раскрывает путь для утверждения своей творческой индивидуальности.

Каневский никогда не иллюстрирует текст с буквальной точностью, придерживаясь строго лишь рамок того, что сказано в данном месте писателем. Впрочем, такая иллюстрация вряд ли вообще возможна да, вероятно, и не нужна. Но Каневский не только, как и всякий настоящий иллюстратор, опирается в своей работе над каждым рисунком на всю сумму фактических сведений, которые даны писателем о его героях, их характерах и поведении и обо всем драматическом действии, развертывающемся в книге. Каневский находит особенно привлекательную прелесть в том, чтобы, блестяще зная роль каждого героя, заставить его сыграть шире и больше, чем дано ему в тексте, вместе с тем ни в чем не нарушая границ, стиля и ритма литературного повествования.

Иллюстрируя «Девочку-рёвушку» А. и П. Барто (Детгиз, 1953), Каневский к первым же строчкам — «Что за вой? Что за рев? Там не стадо ли коров?» — сделал страничный торжественный фронтиспис, вводящий в «событие»: дом, из всех дверей и окон которого вылезли или высунулись все его многочисленные обитатели, в полном удивлении всматривающиеся в даль, в одном направлении, — даже куры, кошки и коровы смотрят и вытягивают шеи туда же. Действительно, вой и рев должны быть неслыханными, чтобы это могло так поразить 

столь изобильную и самую разнообразную компанию, слушающую девочку-рёвушку. Об этих слушателях не говорится в тексте, но кто-то должен ведь задавать себе вопросы, заключенные в первых строках стихотворения! И из точной оценки художником-иллюстратором всей «драматической» ситуации рождается забавная, смешная сцена, верно рассчитанная на детское восприятие. но полная и чисто «взрослого» остроумия.

Когда в книжке С. Я. Маршака о рассеянном (Детгиз, 1956) рассказывается, как он поехал на вокзал, — Каневский дает волю целому фейерверку остроумнейшей выдумки: рассеянный тащит на себе целую гору всевозможных, явно не нужных в дороге предметов, а здоровенный, толстый носильщик со страхом, далеко выставив вперед руки, несет одного маленького щенка, также неизвестно зачем взятого в путешествие. Рассеянный спрашивает в окно вагона, что за станция; он уже так давно сидит в этом отцепленном вагоне, что успел «обжить» его, и под окном у него накопилась порядочная куча всякого мусора. Такими подробностями, совершенно естественно вытекающими из литературного текста, но не упомянутыми в нем, Каневский необычайно раздвигает «емкость» иллюстрации, ее художественное богатство. Для детской книги такой художник — сущий клад, но не нужно думать, что подобный метод не применим и к иллюстрациям взрослой литературы. Каневский неоднократно доказал это в работе над Щедриным (1936) и Гоголем (1947—1952).

Художнику тем труднее работать над иллюстрациями, чем больше художественное обаяние литературного текста, заставляющее его быть особенно остроумным и даже связывающее его по рукам и ногам. Но изобретательность Каневского изощрилась на рисунках к таким текстам, где не только обаяния, но и какой-либо литературной ценности чаще всего вовсе не было. Умение извлекать чистое золото из совсем не золотоносных источников журнальной юмористики, где короткий текст оказывался обычно лишь трамплином для выдумки художника, дало Каневскому замечательный опыт для работы над сложнейшими образами классической литературы. Конечно, его мастерство журнального рисунка могло с блеском раскрываться и вообще без всякого текста, с одним лишь коротким названием. Но мне кажется особенно замечательным то, что Каневский сумел эту вольную свободу журнального карикатуриста подчинить железной узде рисунка к классической литературе, ничего не утеряв из естественности и свежести своей фантазии.

В ранних работах, в начале 1930-х годов, Каневский, не зная меры, нагромождал одну смешную деталь на другую, еще не замечая, что они не помогают, а парализуют друг друга. Начиная с рисунков 1936 года к книге Салтыкова-Щедрина «За рубежом» он нашел нужную соразмерность и гармонию всех элементов иллюстрации, в том числе и ее декоративных качеств. С этого времени его искусство становилось лишь все строже и тоньше. Он свел множество смешных деталей в обычной для него сатирической иллюстрации к  минимуму — к какой-нибудь одной неожиданной нелепой подробности или черте, по контрасту с обычным, нормальным действующей с удесятеренной силой. Толстая свинья, сидящая в луже (на одной из концовок к «Миргороду»), становится чудовищно, невообразимо толстой, когда рядом с ней Каневский рисует одну-единственную тоненькую и хрупкую тростинку с черной головкой; куры, марширующие в затылок друг другу через пыльную улицу, сразу делают необычайно воинственным (и смешным) сонный, мирный пейзаж провинциального городка, в котором остановился кавалерийский полк («Коляска» Гоголя, 1947); гуси, клянчущие подачку — за затылком Ивана Никифоровича, завтракающего сидя по шею в пруде, и т.п. — все такие «изобретения» Каневского придают выверенное, чеканное изящество многим его иллюстрациям.

Пожалуй, именно в таком «отстранении», обострении художественного образа заключена основная сила Каневского — его не так уж занимают задачи «портретной» характеристики героев книги, он обходит обычно лирические и драматические моменты (да, как правило, и не берется иллюстрировать книги, где такого рода темы являются главными). Там, где текст его слишком удерживает и сковывает, — он терпит неудачу (так получилось со сказкой Пушкина о Балде, где он явно не смог найти равнодействующую между прозрачной и строгой ясностью пушкинского слова и своими поисками странных и безмерно гиперболических деталей). Но как только его талант находит себе настоящую, нужную ему пищу — он расцветает с неподражаемым блеском. Такие его работы принадлежат не только к числу подлинных драгоценностей графики нашего времени, — вряд ли они когда-нибудь устареют." А. Чегодаев

Книги с иллюстрациями художника