Наталья Георгиевна Басманова (1906-2000)
Живописец, станковый и книжный график.
«… Каждая иллюстрация Н. Г. Басмановой – маленькая настоящая картина, поэтому детская книжка, которую она рисует, – это первая картинная галерея юного читателя, его маленький домашний музей… Так работали большие советские мастера детской книги
В. В. Лебедев, Ю. А. Васнецов, Н. А. Тырса, В. М. Конашевич, В. М. Ермолаева… Знакомство с жизнью и первое прикосновение ребенка
к искусству – вот что такое книги Натальи Георгиевны Басмановой». О.Ковалевская
Родилась 27 января 1906 года в Петербурге.
Наталия Георгиевна начала рисовать ещё в дошкольном возрасте.
С 1922 года училась на графическом факультете в Ленинградском художественно-промышленном техникуме, у Н. И. Дормидонтова и Владимира Николаевича Левитского. Окончила техникум в 1927 году по специальности художник-график.
С 1927 года по 1929 год училась в Академии художеств, на графическом факультете, ушла со второго курса.
В 1930 году знакомится с художником В. В. Стерлиговым, ставшим учителем Н. Г. и П. И. Басмановых.
Член Ленинградского Союза художников с 1932 года.
Работала в издательстве Учпедгизе, иллюстрируя учебники и буквари для народов севера, Сибири и Дальнего востока. Работа в издательствах шла принятым тогда «бригадным методом», и многие годы Н. Г. Басманова проработала с художницей Е. К. Эвенбах. Изучив северные орнаменты, Наталия Георгиевна изобретательно пользовалась ими для оформления многочисленных изданий.
С начала Великой Отечественной войны и до 1942 года оставалась в блокадном Ленинграде. В сентябре 1942 году уехала в эвакуацию в Алтайский край, вместе с матерью, С. Л. Ланг — Эйндховен и с маленькой дочерью Марианной. Вернулась в феврале 1945 г.
После войны продолжила работу в Учпедгизе. Работала в детской книжной графике.
Н. Басманова «Сохранить живое ощущение»
("Художники детской книги о себе и своем искусстве", 1987 год):
«Не могу сказать, с какого возраста я рисую. Только помню свои рисунки, которые могли быть у меня лет в шесть. Вспоминаю тетрадку, которая у нас и сейчас лежит, в ней я рисовала по памяти всякие парки, фонтаны.
Мама нам с братом часто читала вслух, постоянно, и мне нравилось иллюстрировать какие-то моменты из прочитанного, которые не то чтобы меня задевали, а в смысле изобразительном были мне интересны. Но это позднее. А раньше, я вспоминаю, я себе ставила натюрморты, я их помню даже. Однажды я поставила все какие были дома стеклянные сосуды — вазы, мисочки стеклянные, кружки, положила туда яблоки и хотела именно в стеклянном передать фрукты. Еще любила рисовать животных, и особенно лошадей. Стремилась, чтобы не только как можно правдивее, но и красивее нарисовать лошадь. Я в детстве и цветы рисовала,— акварелью, карандашами.
Моя мама интересовалась — ну как любитель — ботаникой, она знала названия цветов. А вообще-то она была педагог, языки преподавала: французский, немецкий. Дома у нас были вывезенные ею из Альп и засушенные там цветы. И, конечно, она привила мне эту любовь к цветам. Я так думаю, что-то у меня оттуда, с детства шло.
Мы с братом были городскими детьми, и каждое лето, до школы (иногда и очень длинное лето, до ранних заморозков), проводили на природе. И детские впечатления от природы у меня сильны. Я и сейчас, спустя столько лет, помню буквально все на дачных дорожках: какая была трава, какие были цветы.
В школьные годы я рисовала с натуры пейзажи. Иногда в школе перед нами ставились такие задачи, с которыми я по возрасту не могла справиться, вроде темы «Солнечная палитра». Но кроме рисунков с натуры у меня бывали и фантастические, я бы даже сказала романтические пейзажи.
После школы я поступила в художественно-промышленный техникум на графический факультет. Рисунок у нас вел Дормидонтов, а специальную дисциплину — шрифт (основное, чему нас учили) — Владимир Николаевич Левитский. Была у меня попытка перебраться на живописное отделение, но это я считала для себя недосягаемой вещью и начала параллельно заниматься на декоративном отделении. Мне казалось, это мне ближе, интереснее. Но родители не поддержали меня, и я кончала графический.
В Академию художеств я поступила тоже на графический. И со второго курса ушла по собственной воле. Просто надоело.
Начался период самостоятельного заработка, я перепробовала всевозможные работы, пока не попала в Учпедгиз. Тогда принят был бригадный метод, нашу бригаду возглавляла Евгения Константиновна Эвенбах. Человек она трудный, но мне с ней было хорошо, потому что я ценила в ней художника, и более опытного и очень принципиального. Работа, конечно, была ограничена штриховой графикой. Красками, акварелью я писала обычно летом, в поездках.
Я не умела добывать себе работу, какая мне нравилась, и единственная иллюстрированная книжка, которую мне удалось выпустить в Учпедгизе самостоятельно,— это «Избранные сказки» братьев Гримм, адаптированное издание на немецком языке. После того, как я была связана техническими требованиями — рисовать только пером,— мне было интересно рисовать как бы полутоновые рисунки тростниковым пером и тем более тоном сепия с подкраской. Мне все время, конечно, хотелось работать цветом.
В учпедгизовских учебниках приходилось часто иметь дело с национальными орнаментами, и одно время я оформила в этом роде так много книг, что меня сочли специалистом по орнаментам всех народов Севера. Сначала в Учпедгизе, а потом — в Гослите. Не скрою, мне самой в какой-то мере было интересно по вырезанному из кости, по вышивкам, по инкрустациям из меха, тиснению по коже, орнаментам из бересты и тому подобному создавать графические вещи для книги. Но я столько рисовала в этих книжках, что в конце концов у меня и русские стали выходить какие-то косоглазые.
Примерно с середины 50-х годов я рисую уже только цветные книжки — в Детгизе и последнее десятилетие — в издательстве «Художник РСФСР».
Прежде чем приступить к книге, я стараюсь обновить свои впечатления от природы. Так было, например, с «Подарками леса», когда я специально ездила в санаторий.
Чтобы у меня зимой были перед глазами вот эти травки, я их из-под снега выкапывала. Они у меня зимой стояли, мне это доставляло большое удовольствие. Я же всю эту почву лесную и знаю и люблю с детства.
Но, конечно, самая трудная задача — то, что я вижу и мне нравится,— перенести в книгу, чтобы это имело некую изобразительную ценность. Потому что смысл-то не в срисовывании всех этих травочек. Я смотрю так: если в книжке остается след моего восхищения травами, грибами, цветами, то одного этого мало, важно еще, как это сделано. И тут я собой недовольна. Я полагаю, у меня должно бы было быть меньше натуры. И вместе с тем чтобы не была потеряна эта острота ощущения, которая возникает в природе или от природы,— не знаю, как лучше сказать.
Обычно, когда я делаю книжку, мне кажется, что картинки получаются, а потом мне все это перестает нравиться.
«Лужайка». Вот эту книжку я люблю больше всего. Именно старую, маленького формата, она более цельная, милая, по-моему.
Я очень ценю — в репродукциях ли, в картинах, в книжке (все равно где) — ощущения. Они могут быть связаны с временем года, с часами дня и, конечно, с погодой. Однажды, когда мы с мужем шли в Челюскинской (мы там четыре месяца жили, с ранней весны до середины лета, и я была более или менее свободна от хозяйства), я как-то очень остро почувствовала этот переход от весны. Через год, через два после такого полного лета (полного в смысле срока, когда выезжаешь за город не на одну неделю), у меня бывали дни, когда возникала уверенность (может быть, это уже мистика), что сегодня именно тот определенный день как бы по календарю природы, с его цветом и светом, с его ощущениями, который был год или два назад. И это сознание очень сильно действует, дает чувство причастности к жизни природы. Впрочем, может, такое бывает не только у меня?
Мне хочется сохранить в рисунке живое ощущение, и дать его сильно, без натурализма, который порой лезет.
Иногда как будто это удается. Вот в обложке «Славной осени». Это, конечно, и природное решение, но вместе с тем и какое-то мое решение обложки.
Постепенно для меня становится все более интересным изображать не отдельные, там, цветы, травы, а пейзажи. К такому изображению я, наверное, подхожу в «Весенних фонариках», в той же «Лужайке».
Пишу я акварелью. Обычно употребляю много белил, что мешает успешному воспроизведению, и в типографии всегда ворчат. Я, конечно, понимаю типографские требования, но не умею их учитывать,— мне это трудно.
Я люблю и могу работать только при дневном свете, при вечернем огне я работаю в крайнем случае. Это относится и к черным рисункам. Не могу, должно быть, потому, что при вечернем освещении я не вижу или искажается цвет, а он присутствует и в черных рисунках.
Чего я хотела бы? Я бы очень хотела, чтобы в моих книгах развороты чередовались по пятну, по цвету, чтобы книга не была набором картинок более или менее подходящих. Мне кажется, что последняя моя книжка, «Дюймовочка»,— это набор картинок, а не книжка. И, конечно, я бы хотела, чтобы это были теплые и радостные книжки».
